Место перемен - Страница 33

– Что ты еще задумал?

Козырев ответил откровенно. Почти:

– Сегодня же, нет – сейчас я пойду и все ему расскажу! И любой вменяемый человек на моем месте сделал бы то же самое! Вот это будет для него самый подходящий стресс, чтобы вспомнить все! И он вспомнит, с моей помощью, вот увидишь! Считай, что я согласился тебе помочь.

Он был уверен, что Лера после таких угроз притихнет и образумится. Прильнет к ногам. Черт с ними, с ее вещами, новые купим, только пусть не возвращается больше к шизофренику. Пусть все будет как раньше – завтраки и ужины, вечером просмотр новостей по телевизору, по субботам поездка в гипермаркет за продуктами. Он даже согласен пойти на уступки и записаться на бальные танцы по пятницам, как она хочет.

– Саша, не смей, – ее глаза сузились в две щелки, и Козырев на всякий случай высвободил руку, сделал два шага назад. От нее повеяло ледяным холодом. – Если скажешь ему, я от тебя уйду. Навсегда.

О как!

Пора взять тайм-аут. Выждать время. Не собирается же она с психом жизнь свою строить. Смешно, в самом деле. Ничего страшного, подождем.

– Интересно – куда? Куда ты пойдешь? В общагу для аспирантов? – Он решил использовать самый актуальный аргумент. – Ладно… Посмотрим.

Изобразив на лице вселенскую обиду, Козырев направился к машине. Лера удостоверилась, что он уехал, перевела дух и вошла, наконец, в театр.

На сцене продолжалась репетиция той же самой сцены. Раскольников жаловался, что голые ноги в металлическом тазу замерзли, так можно и до премьеры не дотянуть, слечь с ревматизмом.

– Я не дам себя мучить! – очень убедительно выкрикнул страдалец.

Добрая Дуня, заметив, что у коллеги зуб на зуб не попадает, сунула ему старый шерстяной шарф – шею обмотать.

– Арестуйте меня, обыскивайте меня, но извольте действовать по форме, а не играть со мной-с!

Реальный текст Достоевского вполне подходил для мизансцены. Чайник с кипятком в руках у Порфирия Петровича вписывался сюда идеально.

С балкона за репетицией наблюдали Васнецов и спонсор, явившийся для расторжения контракта.

– А у него неплохо получается. Жизненно… Мы вот так тоже в девяносто шестом… Хм, ну неважно… – Попечитель смахнул с глаз ностальгическую слезу.

Со сцены неслись безумные крики. Вжившийся в образ Раскольникова артист вопил всякий раз, когда Гена делал вид, что подливает в таз кипяток. «Не надо, я все скажу! Больно! Умоляю, перестаньте!..»

– Очень талантливо. Очень. Я бы даже сказал – гениально! Как раз так и нужно в подобном случае… Где вы его нашли?

– Племянница посоветовала, – честно признался растроганный похвалами Васнецов и облегченно выдохнул. Кажется, тучи над его головой понемногу рассеивались.

– Что-то ставил?

– Шекспира. Гамлета.

– О! Гамлет – это люто.

Спонсор милостиво простил нового режиссера за хамское обращение – творческий человек, ему закидоны простительны. Да и по жизни понял. Уважуха – без рассуждений в табло. Разрешил Васнецову перенести дату премьеры. Но и гарантий потребовал, что у новичка никаких творческих кризисов не приключится. Даже настоял, чтобы с Ивановым заключили официальный договор.

– Договор? – с тихим ужасом переспросил Васнецов. Уж не знаешь что и лучше! Какой с ним договор, с беспамятным?

– Мы же бизнесмены, а не братва. Подготовьте прямо сегодня, – покровительственно распорядился попечитель перед уходом.

Сказать правду дядя Сережа не решился. Тогда точно – ни премьеры, ни денег, ни, самое главное, – здоровья.

Прибежавшая племянница нашла дядюшку в состоянии разбитом и неадекватном. Он хватал ртом воздух, держался за левую половину груди и тихо стонал, словно бобр, чью хатку смыло прорванной канализацией.

– Дядя Сережа! Что? Что, сердце? – Взволнованная Лера принялась ослаблять ему галстук и расстегивать верхнюю пуговицу на рубашке. – Дядя Сережа, погодите, я сейчас ребят позову и «скорую»…

Он слабым движением руки остановил племянницу и успокоил, что ничего страшного. Уже прошло.

– Я, Лера, не знаю как теперь и быть… Приезжал попечитель, репетицию увидел…

Лера насторожилась. Сейчас окажется, что больного необходимо срочно уводить из театра. А он только-только во вкус вошел. Может, спонсору настучали, что никакой Иванов не режиссер, а из больницы взят для завершения эксперимента?

А вдруг все-таки он режиссер? Ведь сегодня утром, по дороге в театр, он купил в ларьке Шекспира для «чайников» в комиксах и увлеченно рассматривал. Бурчал себе под нос: «Быть или не быть… Вот в чем допрос… Достойно ли смиряться под ударами судьбы…» Внезапно замолчал, а потом вдруг радостно воскликнул, что, кажется, начинает вспоминать.

– Ты говорила, что я ставил Шекспира… Точно, ставил. Я вспомнил…

Эффект ее методики налицо. К пациенту начала возвращаться память. И вот все насмарку. Все ее старания. Весь эксперимент. Сейчас погонит их дядя прочь пинками. От огорчения у Леры даже ноги подкосились – дядя вовремя подхватил ее под локоть.

– Ты представляешь, Соловьеву понравилось! И он даже готов подождать, но с условием, что твой больной доработает до конца. В смысле до премьеры.

Лера не нашла слов и тихо охнула. При нынешнем состоянии пьесы до премьеры далековато, вдруг к нему память раньше вернется? Что тогда? Шансы, что он в прошлом работал режиссером, практически нулевые. Вспомнит, что по профессии – слесарь, испугается и сбежит. А от дяди сбежит спонсор. Точнее, дяде придется от спонсора скрываться. Но сейчас-то лучше, чтобы он оставался в театре. Продолжал ставить пьесу. Авось и до премьеры дотянет.